13.02.2014, 18:29

Так поднимаются колоски затоптанного поля, так вырастают новые неведомые доселе семена, небрежно брошенные на свалку истории, так плодоносит засохшее дерево. Мы это видели где-то и у кого-то. Видели не так часто. И теперь это у нас. Это Украина. И это сразу история. Каждое фото, каждое лицо, обгоревшие и потом обледеневшие апокалиптические хребты машин, рваные дымовые завесы, дикая феерия ужаса и отчаянья, все это войдет в проспекты, плакаты и учебники, несомненно и сразу, как будто бы оно там всегда и было. Шестнадцатилетний юноша с распахнутыми детскими глазами, лежащий ничком с неловко подмятой развороченной кистью руки, не чувствующий боли, но смотрящий с удивлением на красную расползающуюся лужу; девочка с длинными цыплячьими ногами, сзади крупным планом дырка на тонких колготках и болтающийся сбоку на сумке игрушечный мишка, так вот, эта девочка, бросившая с коротким визгом в сторону сгрудившихся военных бутылку с горящим коктейлем, она останется навсегда впечатанной в мою память, она останется там, как остается намертво впечатанным в горную породу какой-нибудь случайный листик какого-нибудь палеозоя. Бабушка, поддерживаемая под обе руки, а ну-ка еще чуток, детки, поднимите меня, ага, на самый верх, посмотреть хочу; и вглядывающаяся потом в сгущающиеся сумерки с самого верха рукотворной баррикады, и ее лицо, и так и просящееся гоголевское "поднимите мне веки". Молодой мужчина в каске, присевший на корточки и прислонившийся спиной к стене, разговаривающий по мобильному, делающий паузы во время взрывов, нет, сегодня нет, перенеси встречу на завтра, на шесть, нет, ночью меня не будет, и завтра днем не будет тоже. И еще мужчина, бизнес которого навсегда остался за периметром, но это мужчина, совершивший, может быть, первый не понтовый автопробег, и увидевший, конечно, не то чтобы восьмое чудо света, но, как минимум висячие сады семирамиды, и где-то там во дворце межи гор узревший не то чтобы кащея неумирающего, но, как минимум, Батю, ну, для кого-то батю, но, конечно, не для нас; и потом еще в том же дворце, судя по всему, человеческим духом запахло, и Батя сей разгневался, и мужчину-автолюбителя потом зашивали вильнюсские врачи, и а вильнюсские журналисты записали потом на свои камеры и диктофоны какие-то простые человеческие слова про нечеловеческий страх и про нечеловеческую боль, и в кадр попали ладони этого мужчины с изъязвленными ранами от гвоздей. И мы думаем, как бы не пропустить второе пришествие Христа, вот как мы думаем. И я тоже про это думаю, потому что никто не знает в точности, когда и как Он должен прийти, и никто не хочет опростоволоситься, как в первый раз, поэтому тут уж каждый рассчитывай на себя, имеющий глаза да увидит, а имеющий диктофон, как говорится, да услышит. 

Про периметр тоже тема особая. Гоголевский семинарист Хома даже не предполагал, что он избивает панночку, а отнюдь не старую противную ведьму, и что даже будучи мертвой, она не простит. Жалко, конечно, Хому, но придет тот, которому подымут веки, и бедного семинариста разорвут аки тузика. Морали здесь нет, только бессмысленная изнанка жизни. Потому как не хватает иногда этой самой жизни, чтобы разглядеть ее лицо. Так вот. Она самая, эта изнанка жизни, предстала сейчас во всем своем демоническом виде, и время сгустилось до предела, и многим страшно, и то часто не из-за себя, а как будто из-за бедного этого Хомы, и опять же, из-за этого магического периметра на Центральной Площади, по краям которого пылает огонь и летают покрышки. А убиенные панночки все плачут кровавыми слезами, и не потому, что кто-то плох, а потому, что у каждого своя правда. И вот что получается. Вокруг меня заколдованная кащеем страна-перевертыш, страна-оборотень. Но все изменилось вдруг, и теперь уже не только герой Родари может отважно так, по-сказочному спеть звонким голосом про то, что даже дети знают, что с неправдой смело всем бороться надо. Маленькие мальчики и девочки, которые смотрели этот фильм и читали книжку про бесстрашного Джельсомино, выросли. И вышли на баррикады. И на самой большой площади самого большого города в этой заколдованной и несчастной стране очертили круг, за который никого не пускают. И пусть даже ценой жизни. Но зато я теперь точно знаю, что это единственное место, где все по-настоящему. Начиная от людей и заканчивая музыкой. И я прошу их каждый день, только продержитесь. Только будьте. 

И еще особое слово к братьям-журналистам. Имен не называю, но каждый про себя знает. Чечевичная похлебка из сомнительных рук дело, конечно, глубоко личное. И если еще и бумага не краснеет, то жизнь, считай, удалась. Но только до того времени, пока взойдет солнце. И падет истеблишмент, и станете вы тенями теней. И будет мне вас жалко. Но это уже другая история. Апдейты следуют. ©Т.Арт

Переглядів: 180 | Завантажень: 0 | Рейтинг: 0.0/0